– Гостиная, – прокомментировал Кэм, проходя через арочный проем. – А это вторая гостиная, или просто комната, где никто не сидит. Даже не знаю, как ее правильно назвать. А вот столовая, которой мы никогда не пользуемся, но держим…
– Мы пользуемся столовой! – послышался женский голос. – Может, раз или два в году, когда собирается большая компания.
– И тогда выставляют «правильную посуду», – сухо заметил Кэм.
У меня чуть не подкосились ноги, когда я услышала голос матери Кэма. Я вцепилась в край стола и была ни жива ни мертва, когда она вошла в дверь.
Мать Кэма была такой же высокой и яркой, как и он. Она была одета в джинсы и мешковатый свитер. Иссиня-черные волосы убраны в небрежный хвост, карие глаза не тронуты косметикой. При виде сына на ее лице вспыхнула широкая улыбка, и в уголках глаз обозначились крошечные гусиные лапки.
Она бросилась к нему, заключая в объятия.
– Я даже не знаю, где у нас правильная посуда, Кэмерон.
Он засмеялся.
– Ну, уж точно не рядом с бумажными тарелками.
Посмеиваясь, женщина опустила руки.
– Хорошо, что ты дома. Твой отец уже извел меня своими бесконечными разговорами об охоте. – Ее взгляд скользнул поверх его плеча. – А это, должно быть, Эвери? – радостно воскликнула она.
– О боже, нет, – возразил Кэм. – Это Кэнди, мама.
У матери округлились глаза, и на щеках вспыхнул еле заметный румянец.
– Э-э, я…
– Я – Эвери, – сказала я, бросая выразительный взгляд на Кэма. – Вы угадали.
Она резко обернулась и шлепнула Кэма по руке. Довольно сильно.
– Кэмерон! О боже, я подумала… – Она шлепнула его еще раз, и он рассмеялся. – Ты невыносим. – Качая головой, она повернулась ко мне. – У вас, должно быть, ангельское терпение, если вы пережили поездку с этим идиотом.
Я решила, что ослышалась, и в какой-то момент растерялась, но потом расхохоталась, заметив, как хмурится Кэм.
– Это было не так уж плохо.
– О-о. – Мама Кэма перевела взгляд на сына. – И она хорошо воспитана. Отлично. Я знаю, что мой сын… тот еще подарок. Кстати, ты можешь называть меня Дэни. Меня все так зовут.
И она обняла меня.
Это были настоящие объятия – теплые, ласковые. Я даже не могла вспомнить последний раз, когда меня обнимала моя мама. Волнение подступило комом к горлу, и я прокашлялась, чтобы уж не выставлять себя на посмешище.
– Спасибо, что позволили мне приехать, – проговорила я, радуясь тому, что голос не дрогнул.
– Никаких проблем. Мы обожаем принимать гостей. Пойдем, я познакомлю тебя с парнем, который считает себя моей лучшей половиной. – Она обняла меня за плечи и легонько сжала. – И, ради бога, я заранее прошу прощения, если он начнет рассказывать, сколько живности планирует подстрелить в эти выходные.
Когда она повела меня в холл, я успела перехватить взгляд Кэма. Наши глаза встретились и не отпускали друг друга, и у меня в груди опять что-то дрогнуло. Улыбка поползла по его лицу, с ямочкой на левой щеке.
Кэм подмигнул мне.
И моя улыбка сделалась еще шире.
Кэм унаследовал эти голубые глаза от отца, как и его чувство юмора… и умение находить разумные объяснения всем странностям, происходящим на планете Земля, что, видимо, и сделало Ричарда Гамильтона столь успешным адвокатом. Не прошло и часа, как он почти уговорил меня впервые в жизни попробовать вяленую оленину.
Почти.
Если бы Кэм каждые две минуты не нашептывал мне на ухо «Бемби», я бы, наверное, рискнула. Но Бемби я съесть не могла, каким бы вкусным он ни казался в устах мистера Гамильтона.
Мы сидели в просторной кухне за широким дубовым столом и пили кофе, приготовленный мамой Кэма. У меня уже бока болели от смеха, но Кэм с отцом не унимались. Эти двое были как близнецы. Оба с непослушными волнистыми вихрами, ярко-голубыми озорными глазами и редким талантом обыгрывать каждое слово.
– Послушай, отец, серьезно, ты ставишь себя в неловкое положение.
Его отец взглянул на меня, вскинув брови так же, как это делал Кэм.
– Я выгляжу неловким, Эвери?
Сжимая губы, чтобы не расхохотаться, я покачала головой.
Кэм посмотрел на меня, давая понять, что я ему совсем не помогаю.
– Ты вот сидишь тут и все пытаешься убедить меня, маму, Эвери и младенца Иисуса в том, что снежный человек существует, потому что существуют приматы?
– Да! – прокричал Гамильтон-старший. – Это называется «эволюция», сынок. Тебя чему-нибудь учат в твоем университете?
Кэм закатил глаза.
– Нет, отец, снежного человека мы не проходим.
– На самом деле, – вмешалась я, кашлянув, – в теории о приматах есть целое недостающее звено.
– Мне нравится эта девочка. – Мистер Гамильтон подмигнул мне.
– Нет чтобы меня поддержать, – проворчал Кэм.
– Я лишь хочу сказать, что, если бы ты побывал в лесах и наслушался того, что слышал я, – продолжил его отец, – ты бы поверил и в снежного человека, и в чупакабру.
– Чупакабру? – У Кэма в буквальном смысле отвисла челюсть. – О, ну ты загнул, отец.
Миссис Гамильтон с умилением покачала головой.
– Это мои мальчики. Я так ими горжусь.
Я улыбнулась, делая очередной глоток ароматного кофе.
– Действительно, в паре они неподражаемы.
– Неподражаемы? – Она фыркнула и поднялась из-за стола, выхватывая у мужа пустую кофейную чашку. – Проще говоря, совсем чокнутые.
– Эй! – Мистер Гамильтон резко повернул голову, и в его глазах заплясали чертики. – Молчать, женщина.
– Еще раз назовешь меня женщиной – получишь в глаз. – Миссис Гамильтон налила ему свежий кофе и потянулась за сахаром. – И можешь тащить меня в свой суд.